«Ужасное место для того, чтобы услышать весть о потере ребенка», — решила Мила, продолжая наблюдать за испытывавшими явное беспокойство родителями. Для облегчения их страданий в морге имелось несколько безликих пластиковых кресел и столиков со старыми юмористическими журналами.
Дебби. Аннеке. Сабина. Мелисса. Каролина.
— Посмотри туда, — донесся из-за ее спины голос Горана Гавилы. — Что ты там видишь?
Сначала в присутствии всех он ее унизил. А теперь, наоборот, доверительно обращался к ней на «ты»?
Мила долго вглядывалась.
— Я вижу их страдание.
— Смотри лучше. Есть кое-что еще.
— Вижу тех мертвых девочек, хотя их здесь и нет. Их лица как сумма лиц их родителей. Поэтому я могу видеть и жертвы.
— А я вижу пять семейных групп. Разного происхождения, с разным доходом и уровнем жизни. Я вижу супружеские пары, которые по разным причинам имели только одного ребенка. Передо мной женщины, которым уже давно перевалило за сорок, и по этой причине они с биологической точки зрения больше не могут надеяться на повторную беременность… Я вижу именно это. — Горан посмотрел на девушку. — Именно они — его настоящие жертвы. Прежде чем выбрать, он тщательно изучил их. Единственный ребенок. Он захотел отнять у них всякую надежду пережить это горе, попытаться забыть тяжесть утраты. Они весь остаток жизни будут вынуждены помнить его преступление. Он умножил горе этих людей, оставив их без будущего. Он лишил их возможности передать потомкам память о себе, пережить собственную смерть… Он этим жил. Это вознаграждение за его садизм и источник его удовольствия.
Мила отвела взгляд. Криминолог был прав: в совершенном против этих людей злодеянии была своя симметрия.
— Замысел, — подтвердил Горан, словно поправляя мысли девушки.
Мила вновь подумала о девочке под номером шесть. По ней еще никто не плакал. Но как и все остальные, она заслуживала эти слезы. Страдание — это урок. Необходимо восстановить связь между живыми и мертвыми. Это язык, заменяющий слова и изменяющий терминологию проблемы. Вот этим как раз и занимались сидевшие за стеклом родители девочек. Восстановить скрупулезно, с болью в сердце, кусочек той жизни, которой больше нет. Сплести воедино хрупкие воспоминания, прочно увязывая белые нити прошлого с призрачными нитями настоящего.
Мила сделала над собой усилие и переступила порог комнаты. И тут же взгляды родителей устремились на нее. Настала гробовая тишина.
Девушка-полицейский подошла к матери Дебби Гордон. Женщина сидела рядом с мужем, положившим руку ей на плечо. Звуки шагов Милы зловеще раздавались в скорбной тишине морга.
— Господа Гордон, мне нужно поговорить с вами еще об одном деле…
Мила жестом указала им дорогу. Затем, пропустив чету Гордон вперед, прошла следом за ними в другой зал, где стояли торговые автоматы с кофе и кексами, придвинутый к стене старый потертый диван, стол с голубыми пластиковыми креслами и урна для мусора, доверху наполненная использованными одноразовыми стаканчиками.
Мила попросила мужчину и женщину сесть на диван, а себе взяла одно из кресел. Девушка все еще чувствовала небольшую боль от раны в бедре, но она уже не была такой сильной, как прежде: дело явно шло на поправку.
Мила приободрилась и первым делом представилась. Она рассказала о ходе расследования, опустив при этом подробности, уже известные родителям девочки. Прежде чем обратиться к ним с вопросами, интересовавшими непосредственно ее, она старалась направить беседу в нужное русло. Мистер Гордон ни на минуту не отводил от девушки глаз, словно в ее силах было прекратить весь этот кошмар. И муж и жена были людьми приятной, даже изысканной наружности. Оба — адвокаты. Из числа тех, которым платят за каждый час работы. Мила представила их сидящими в своем великолепном доме, в кругу особо приближенных друзей, во всей роскоши их бытия. И бытие их таково, что они могли позволить себе отправить свою дочь учиться в престижную частную школу. Миле было известно, что и муж и жена Гордоны были асами в своем деле. Людьми, которые, находясь на своем поле деятельности, точно знали, как им действовать даже в критических ситуациях, которые привыкли впиваться зубами в противника и не пасовать перед превратностями судьбы. Но теперь они оба оказались совершенно неготовыми предстать перед лицом такой ужасной трагедии, как эта.
После изложения обстоятельств дела Мила перешла к самому главному:
— Вы, случайно, не знаете, были ли у Дебби особые дружеские отношения с какой-нибудь сверстницей вне стен колледжа?
Прежде чем дать ответ, супруги переглянулись, словно искали приемлемое основание для такого вопроса, однако никак не могли его найти.
— Нет, нам это неизвестно, — ответил отец Дебби.
Но Милу не мог удовлетворить такой неполный ответ.
— Вы уверены, что Дебби никогда не упоминала по телефону о ком-нибудь, кто не учился бы с ней в одной школе?
В то время как мать Дебби усиленно пыталась что-то вспомнить, Мила снова принялась рассматривать ее внешность: этот плоский живот, эти упругие мышцы ног. И сразу поняла, что решение иметь одного ребенка было очень тщательно взвешено. Такая женщина никогда не обременила бы себя вторыми родами. Но теперь было слишком поздно: ее возраст приближался к пятидесятилетнему рубежу, и ей никогда не разрешили бы иметь еще детей. Горан был прав: Альберт выбрал их не случайно…
— Нет… Но в последнее время, разговаривая по телефону, она казалась совсем беззаботной, — произнесла женщина.